Воспоминания О.Б. Цветкова

БЛОКАДНОЕ СЕЛФИ

Цветков О.Б.

д.т.н., профессор, кафедра ТОТХТ, Университет ИТМО

Блокадное радио не выключалось, работало днем и ночью. Привычка слушать круглые сутки осталась. Под радио могу спать и, естественно, люблю его больше, чем телевизор. Тревоги и отбои звучали постоянно. Не помню бомбоубежищ. О бомбежке узнавали по грохоту зениток, стоявших у Греческой церкви. Если стреляют – летят к нам. Отбоем служило прекращение залпов зениток. В один из налетов накрыло наш дом. Часть дома, выходившая на Суворовский проспект, исчезла. Мы жили со стороны 4-ой Советской и остались живы. Только осколки, прошившие платяной шкаф и застрявшие в стене, напоминали об этом событии. Повезло, как говорится.

Я ходил в детский сад. Режим был круглосуточный. В субботу вечером детей забирали, но в понедельник рано утром – опять в детский сад. Мама работала в Горводе помощником машиниста напротив Таврического дворца. Отец в 1940 году после тяжелого ранения на Финской войне был комиссован из рядов Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Началась война, он пошел добровольцем. Воевал с фашистами с июля 1941 года.

То, что война надолго, не верил никто. Проводили отца на фронт и вместе с мамой поехали на лето в Шапки. В августе хозяйка, ночью караулившая сад, увидела немецких парашютистов. Мама, собрав вещи и меня пешком пошла через лес в Тосно. Сели на пригородный поезд. В Тосно летали немецкие истребители. На малой высоте летчики буквально заглядывали в окна вагонов. Страху натерпелись, но до Ленинграда доехали.

Мама в это время работала на Октябрьской железной дороге. Местом службы были два вагончика в Рыбацком. Каждое утро со мной на руках она пешком с площади Восстания шла в Рыбацкое. Поезда уже не ходили, поэтому тем же путем – обратно. В один из дней на месте вагончиков оказались две воронки. Работа кончилась.

Объявили эвакуацию. Муж моей тети Оли работал в НКВД и был одним из руководителей эвакуации по Ладоге. Первыми решили эвакуировать моего двоюродного брата с его родителями. Погибли все четверо. Разговоры об эвакуации прекратились. В блокаде остались я, мама, тетя Оля, потерявшая мужа, бабушка по отцу. Дед мой по отцу погиб, возвращаясь вечером домой. В затемнении упал в подвал и разбился. Сестра бабушки по материнской линии жила с мужем в оккупированном Тосно. Кто-то из «доброжелателей» донес, что ее муж – скульптор. Пришли в дом, поднялись на чердак, увидели скульптуры вождей, вывели деда во двор и на глазах бабы Вари и ее дочери Кати расстреляли. Катя свихнулась, так и осталась больной всю жизнь.

В Горводе ходил в детский сад. Детей было мало, никаких воспоминаний. Помню лишь, как взглянул на какую-то лампу (видимо, это был ультрафиолет), потом боль в глазах и ослеп. Неделю сидел дома. Потом чем-то накормили. Острые желудочные боли, опять сидел дома, и лет десять после этого не мог видеть творог, тошнило. Наконец, нас всех почему-то отправили в больницу, где-то на стрелке Васильевского острова. Я глядел в окна и тогда впервые увидел Неву. Мама пришла в больницу и забрала меня. Больше в детский сад я не ходил. Сидел дома. Коммунальная квартира была почти пустая. Рядом в комнате жила старушка тетя Феня, присматривала за мной. Игрушек не было. Единственным развлечением было радио. Слушал объявления, обсуждал их с тетей Феней. Вечером все пересказывал маме. Постоянным лейтмотивом всего было желание есть. Частыми были боли в желудке. Праздниками были дни, когда приходила тетя Оля, после гибели мужа работавшая поварихой в структуре НКВД, и тетя Лена, подруга моей мамы, преподававшая немецкий язык в штабе адмирала Трибуца.

Умерла бабушка по отцу. Помню ее, лежавшей на столе, накрытой газетой. Мама поцеловала ее, и мы ушли.

Отец писал с фронта, слал приветы. Потом писем не стало. Мама страшно переживала. Порой ночью ей казалось, что отец пришел. Она просыпалась и бежала открывать дверь. Только в октябре 1942 года пришла «похоронка». Отец погиб от ран на Невском пятачке 21 декабря 1941 года и похоронен на станции Понтонная в парке.

Выжили в блокаде мы с мамой, тетя Оля и подруга мамы тетя Лена.

С весны 1943 года в нашем доме и квартире появились дети много старше меня. Ожил двор, особенно подвалы разрушенного дома, где мы прятались или играли в войну. В сентябре 1946 года пошел в школу. Было пять первых классов человек по 30 в каждом. Блокадных детей – единицы. Все мои одноклассники, вернувшиеся из эвакуации, были старше меня на четыре, пять лет. Кончили школу немногие. Кто ушел в ремесленное училище, у многих были нелады с милицией. Вокруг Ленинграда на местах боев тащили с собой пули, гранаты, пистолеты. После войны было голодно и чтобы немного утолить голод, все во рту сосали: монеты и пули. Некоторые капсюли взрывались: кровь, выбитые зубы, скорая помощь. Никто не погиб, но зубы теряли. Появились шайки, разборки с ножами и пистолетами. Каждую неделю в класс заходил милиционер и выгребал из парт военные принадлежности.

Жизнь налаживалась. В девятом классе нас объединили с женской школой и мы повзрослели под благотворным влиянием девочек. Осталось всего два десятых класса человек по 25 из них половина мальчиков.

По примеру отца, очень хотел идти в армию. В десятом классе пришел на медкомиссию в военкомат. Осмотрели и дипломатично посоветовали не спешить, летом попытаться в институт, ну а осенью будет видно. В жилконторе маме сказали проще: «Дистрофик и в армию не годится».

От обиды пошел поступать в институт. Набрал 24 балла. Проходной балл был 25. Взяли, поскольку сын убитого воина. В институте записался в секцию самбо, а после окончания института служил в воздушно-десантных войсках и в горно-егерских формированиях на Кавказе. 

О блокаде рассказываю внуку. Очень внимательный слушатель, но не уверен, что он все понимает. Но помнит, что прадеда-героя убили фашисты под Ленинградом. Из моих близких, переживших блокаду, не осталось никого. Надеюсь на молодое поколение. Такое забыть не должны.